Я – современник

Нет, никогда ничей я не был современник.

О.Мандельштам

Уж я немало прожил для того,

Чтоб — как простым, так и великим тоже

Живым стать современником. Похоже,

В душе установилось статус-кво.

 

С «отцом народов» современник был,

С изобретенной им тюрьмой Гулага.

Но вот труды и лик его забыл, —

То забытье воспринял я как благо.

 

А те, кто в лагерях спалив виски,

На нарах ледяных нашли погибель,

Мне ублажают слух — о, майне либе! —

Стихами жизни, скорби и тоски.

 

Я с Сахаровым современник был.

И даже с богом кванта и фотона.

Но откровенья Канта и Платона

Доступней мне творений тех светил.

 

Я современник нынешним отцам

Крутых демократических порядков.

Но Салават мятежный мне понятней

Чем их реформ отравленный бальзам.

 

Кому ж я современник? Сам себе,

Тысячелетним родовым кочевкам,

Египетскому Сфинксу, Горбачеву,

Я — современник собственной судьбе.

 

Элегия города

Эти лики фасада — домов и эпохи:

Не поймешь, что за стиль, чья ваяла рука;

Или глаз огрубел — видит смутно и плохо,

Или стерли все краски с утра облака.

 

Я давно уж привык к декорации зданий,

К лабиринтам проулков и аркам дворов.

До меня не доходят уже назиданья

Ни осенних дождей, ни весенних ветров.

 

Знаю: что-то стирается, что-то родится,

Чьи-то мемориальные доски о славе поют…

На кирпичных стенах; что зовется столицей

Этот город, который дает мне уют.

 

Я любил в этом городе, и в полугоре

От любви неприкаянно плакал не раз,

Видя, как ее взгляд беззастенчиво шарит

За моею спиной пустоту чьих-то глаз.

 

Облака громыхали, как вешние льдины,

Плыли льды, разрушая черты берегов.

И могила отца уже наполовину

Отлетела куда-то в пределы богов.

 

Голос матери слышу глухими ночами;

Обжигают горючие слезу сестры.

И по горло я сыт золотыми речами

Наших мудрых глупцов, чьи не греют костры.

 

Да и сам я иду по наклонной и где-то

Вижу тени друзей, отраженных в золе.

И осталась мелькать моя тень в кабинетах,

Где учили меня жить на этой земле.

 

Я любить научился, в душе ненавидя.

Ненавидеть, любя… Я научен всему!

Объявляю: я не на кого не в обиде,

И отныне и присно бывать по сему.

 

Я люблю этот город бездумно и просто:

И фасад его шумный, и четкий фасет

Крыш граненых, и запах горячей известки,

И дворов захламленных задумчивый свет.

 

Вот такие дела Вот такое сцепленье

Тротуаров, домов, улиц и фонарей,

Суматохи, которая в нас постепенно

Вырастает в эпоху без стен и дверей.

* * *

Я замер на развилке двух дорог,

Где ветер их, как косы, заплетает.

Мне показалось: дух мой обитает

Над головой, как ангел, одинок.

 

Я весь дрожал, как огненный листок,

Среди берез поникших и осинок;

Я свесил с крутояра мокасины

Своих босых, сведенных болью ног.

 

Я воздымал горячее лицо

К языческим богам, бродившим где-то

Меж облаков, средь темени и света,

Где мать моя всходила на крыльцо

 

Счастливых дней, таивших торжество

Или, напротив, в даль своей кончины,

Поняв и тайный смысл Первопричины,

И скрытый знак рожденья своего.

 

А мой отец еще был далеко,

Хотя уже и простирал ей руки.

И их судьбы все радости и муки

Читались мной и просто, и легко.

 

Но я стоял, не зная ничего,

Как ствол багряно рдеющей рябины,

И мне казалось: пенные глубины

Вселенной бороздят мое чело.

 

Полет

От небоскребов пихт

До белых свеч берез,

Как скорострельный лифт,

Нас самолет пронес.

 

И тень его, как зверь,

Бежала под карниз,

То порываясь вверх,

То упадая вниз.

 

От Иремель-горы

До Ирендыкских гор

Безмолвные миры

Туманили наш взор.

 

О, зауральских чащ

Зеленый океан!

Весь яшмою лучась,

Плывет Башкортостан.

 

Ревет стальной мотор.

О нет! То — горлом крыл

Трубит всеобщий сбор

Архангел Газраил.

 

Иль извещает нас

О том, что кончен бал,

Что грянул Судный час

На грешный наш Урал?

 

…Ревет наш самолет,

Рвет пепел серых туч.

И пробивает влет

Урановый нас луч.

 

Пушкин в Оренбуржье

Нет, он не знал, и знать не мог, и даже,

Узнав, едва ли был бы ошарашен,

Глотая едкий оренбургский дым,

О том, что в глубине песчаной чаши

Таится древний город Аркаим.

 

Взирая на сарматские курганы,

Он про степные вспоминал бураны,

Что в «Капитанской дочке» описал.

И сердцем осязал он наши раны,

Которым право жить наш эпос дал.

 

Пред Бредами простаивая долго,

Он верным оставался перед долгом,

Чтоб вынести свой суд о мятеже.

Пред истиной высокой, как пред Богом,

Он справедливым быть желал в душе.

 

Язык отрезан у башкира: значит,

Народ был четвертован, не иначе,

Не потому ли «безобразен» он?

Свидетельствовал кто-то: Пушкин плачет,

Когда невыразимо потрясен.

 

О, степи оренбургские! Здесь юрты

Башкирские селились сотни лет.

Овец и лошадей он видел гурты

И знал, что обитают здесь башкурты

И им не страшен барский пистолет.

Пусть имена Алдара и Аткая,

Карасакала, Батырши, Акая

Ему не говорили ничего,

Но в суть борьбы их вдумчиво вникая,

Мрачнел он без того смурным челом.

 

И Салават был для него «свирепым»,

Отчаянным посланцем Дикой степи,

Которая желает быть вольна.

Казалось, на нее взирал он слепо,

Но в африканских венах шла война.

 

…Брожу следами, где прошел он тяжко

Среди песчаных дюн и куруша.

Мне от его присутствия чуть страшно.

Но знаю я, что не в Слоновой башне,

А рядом льет лучи его душа!

 

Уфимская прописка Андрея Платонова

Хозяюшка квартиры

На Ново-Мостовой —

Единственная в мире

Свидетельница той

Поры его уфимской…

Забывшись у дверей,

Мне говорит: «Из миски

Вот этой ел Андрей.

Пил горькую, а Маша

Бранилась день-деньской

И плакала, бедняжка,

И горбилась тоской».

А вот диван, где спал он,

Писатель горьких бед, —

Стоит, как пьедестал, он,

А памятника нет.

Лишь выбилась пружина

Из чрева вверх торчком.

Сижу на нем чуть жив я

Четвертый час молчком.

 

Акмулла

Мои башкиры, надобно учиться.

М. Акмулла

Скитальческое, вещее, немое —

Такое имя знали мы тогда:

Оно было покрыто долгой мглою,

Где разгоралась строк его руда.

 

И вдруг, как Симерунг, он разбудил

Свою же тень. И враз она накрыла

Всех тех, кто со времен Аттилы мнил

Носителем себя кипчакской крови.

 

«Наш!» — говорил казах, а вслух боялся

Назвать святое имя — Акмулла.

Татарин в философию пускался —

Его иные грели факела.

 

А Акмулле-то что: свои дастаны

Строчил он, про политику забыв:

Мол, есть Башкортостаны, Татарстаны…

Но главное — Поэзии залив!

 

Он знал, что тот залив, как мир, безбрежен,

В нем с ковылем граничит солончак.

«Учись, башкир мой!» — он молил с надеждой,

Когда тепло дарил ему очаг.

 

СЛОВО

Писал стихи я, слепо подражая

То ли Олжаоу, то ли Комитасу;

А, может быть, степному урожаю

Из ковыля, что стлался седовласо.

 

И пели в нем немолчные цикады,

И колыхались белые султаны,

Как будто мусульмане шли джихадом

И били в бубны или барабаны.

 

Кому я подражал – и сам не знаю.

Быть может, бегу диких лошадей?

А может, кличу журавлиной стаи

Над саваном целинных площадей.

 

Ушло, как сон, и возродилось снова…

Но не забыть, как плакал я, упав

На землю, где в начале было Слово,

И я его услышал среди трав!

 

ПРОБУЖДЕНИЕ

Я слышу вздох разбуженных снегов

За городом, в лугах и мертвых пашнях…

Опасный сдвиг оттаявших стогов

Напоминает крен Пизанской башни.

 

Я слышу стон березовой коры

И рокот крон – ворчаньем росомахи.

И бьют по ним шальные топоры

Вороньих крыл – с разлета и размаха.

 

Я слышу сонный шелест подо льдом,

Звон полыньи – предвестник ледохода.

Стихия!.. Чист перед твоим судом,

Повинно замираю год от года –

 

Пред буйным обновлением твоим,

Пред чарами подснежников и почек…

Коснись слегка дыханием своим

Хотя бы вскользь моих замерзших строчек,

* * *

Как мне хотя бы день прожить

Без твоего присутствия?

Как на ночь веки мне смежить

В минуты безрассудные?

 

Как утром пробуждаться мне

Без твоего касания

И, прикасаясь лбом к стене,

Искать иносказания

Во всем, что было и быльем,

Знать, поросло-повывелось?

А сердце падало в каньон,

Царапаясь об жимолость.

 

Иносказания сбылись.

Но и судьба продолжилась.

И сердце, что скатилось вниз,

Взлетело и обожилось...

* * *

Я замер на развилке двух дорог,

Где ветер их беззвучно заплетает.

Мне показалось: дух мой обитает

Над головой, как ангел, одинок.

 

Я весь дрожал, как огненный листок,

Среди берез поникших и осинок;

И свесил с крутояра мокасины,

Что скинул со своих уставших ног.

 

Я воздымал горячее лицо

К языческим богам, бродившим где-то

Меж облаков, средь темени и света,

Где мать моя всходила на крыльцо

 

Счастливых дней, таивших торжество,

Или, напротив, в даль своей кончины,

Поняв и тайный смысл Первопричины,

И скрытый знак рожденья своего.

 

А мой отец еще был далеко

И простирал к своей невесте руки,

И их судьбы все радости и муки

Читались мной и просто, и легко.

 

Но я стоял, не зная ничего,

Как ствол печально рдеющей рябины,

И мне казалось: пенные глубины

Вселенной бороздят мое чело.

 

ТОПОЛЯ

Марьям Буракаевой

Тополя на берегах Сурени,

Тонущие в облачном пуху...

Ни берез, ни лип и ни сирени –

Только тополя да свет вверху.

 

Припади к ним головой горячей,

К их целебной, сладостной коре –

Тотчас боль, которую ты прячешь,

Пропадет, как бурундук в норе.

 

Как они безмолвно исцеляют

От телесных и душевных мук!

Может, в этом истиная простая –

Божества животворящий звук,

 

Сок земли, гул ветра, запах листьев,

Голос Тангри, клекот журавлей,

Плеск воды – то медленный, то быстрый,

И все это – отблеск давних дней.

 

ЧЕРНОТА

(Беслан)

Школа, сентябрь... Как взрыв – черный траур:

Не осень, а горе чернит лес и травы.

Озера и землю; и лица, и души...

Боюсь, что навеки не смолкнет оружье

В руках, почерневших от пороха, злобы:

У смертников черных и почерк особый –

Внезапный захват то больницы, то школы,

И в детские спины – свинчаток уколы.

И ужас в сердцах матерей и страны,

И вечных бессонниц кровавые сны.

 

МОИ УЧИТЕЛЯ

Я как сегодня имена их помню,

Они встают пред взором во весь рост.

Их имена горят на небосклоне

Души моей, как россыпь светлых звезд.

Иных уж нет – ведь и они не вечны,

Подвластные законам бытия...

Я вижу полусогнутые плечи,

Усталые глаза, напевность речи –

Учительница первая моя!..

О, сколько было вас! И я запомнил

Слога и жесты, смех ваш и печаль.

И голову поныне низко клонит

Моя вина пред вами в этот час.

Да, я должник безмерный перед вами,

Пожизненный должник!.. Ведь я горю

Поныне вашим пламенем. Словами,

Что говорили вы, я говорю.

И вашими глазами озираю

Земной простор и в небе облака...

Ваш голос – как мелодия курая,

Пронзающая думу и века.

Да, помню все я: имена, и лица,

И радость, и печаль далеких дней.

Навеки оставаться мне той птицей,

Что вознеслась из рук учителей.

* * *

Куда ни глянешь – фотоаппараты...

Толкаются, стремясь пролезть вперед.

Куда ни глянешь – буйные фанаты:

Любой мазурик – «парень еще тот».

 

Куда ни сунешь нос – у губ мобильник –

На лекциях, в трамваях и в кино.

Их крики продирают, как напильник,

В Европу или Азию окно.

 

Куда ни глянешь – вонь от папиросы:

Дымят три девы – деловой акцент.

А ведь бывало: вместо дыма – розы

Цвели, горя на девичьем лице.

 

Как тяжело приходит привыканье!

Ах, взял бы и отсек себя от них.

О, двадцать первый век! Твое дыханье

Во мне рождает обморочный стих...

 

РЕМИНИСЦЕНЦИИ

Ну, зачем мне этот телек! —

Только время на распыл.

Для чего мне, в самом деле,

Строев или Черновыл?

Осенев, то бишь Лукьянов

Или скипер Селезнев.

Жириновский полупьяный –

Все созвездье Гончих Псов?

Что-то мелют о единстве,

Мягко стелят — жестко спать.

Вдруг, переходя на дискант,

Поминают чью-то мать.

Оборвали чей-то ворот

И схватились за чубы...

Ах, Москва, престольный город,

Расшиби им глаз и лбы!

Патриоты! Об Отчизне

Все пекутся — стон и вой!

Ах, найдется ль в этой жизни

На Госдуму становой?

Иль матросик сердобольный,

Кто б, их заглушая гул.

Скорбно произнес: "Довольно,

Притомился караул".

 

КОНСТИТУЦИОННЫЕ МОТИВЫ

I

Состоя в сообществе всемирном

И к цивилизации стремясь.

Сохранить хотим мы со всем миром

Некогда утраченную связь

Между поколениями.... Ставя

Во главу угла свои права…

"Ах, — промолвил Гамлет бы устало, —

Все это — слова, слова, слова..."

Ну а мы, сограждане России,

Чем ответим в столь нелегкий час?..

Иль народ в России — уж не сила,

И вселенский дух его угас?

II

Раздел первый.

Конституций (основных законов)

С дней царя Гороха или Она

Всласть познали люди... Исполать!

Чаша та нас вновь не миновала,

Снова хмель из полного бокала

Пьем... Или впервые рисковать?

Говорят: мы законопослушны.

Но, Аллаху отдавая душу,

Как забыть при этом Сатану?

Потому, на молоке обжегшись,

Дуем на простую воду... Боже,

Ниспошли нам жизнь, а не войну!

III

Статья 19.

"Все равны перед законом и судом..."

Ах, поэтом бы вот так чеканить фразы!

Глядь, прочтет иной и потеряет разум

И в советскую психушку — прямиком.

Все равны: и безработные мужи,

И бродяги, и полковники, и шлюхи.

И сморчки, что не обидят даже мухи,

И сверчки, что признают лишь кутежи.

И карманные воришки, и воры,

Ворочащие нефтью или златом,

И министры с кумовьями, сватом-братом,

И чиновники, берущие дары.

Депутаты, что обжили Белый Дом,

И права их неприкосновенны:

Пусть лупцует артиллерия по стенам —

Все равны перед законом и судом!

Весь народ наш Конституцией ведом,

Демократия цветет и процветает.

И, симпатию к ней высшую питая,

Мы и сами процветаем с каждым днем.

IV

Статья 20.

Я, вызревший во чреве материнском,

На жизнь имею право — не на тлен.

...Мой дядя был на фронте ранен финском,

А на другой войне попался в плен.

Что после плена? Лагеря Сибири,

Когда в груди — лишь ледяная мгла.

Страна его, единственная в мире,

В конце концов, к удавке привела.

Да, был солдат и сплыл... А я тоскую

Не по солдату, а по той стране,

Которую, упоминая всуе,

Теперь клеймим по собственной вине.

Звалась она Шестою частью света:

Союз, а не Гоморра и Содом.

Имею я права на жизнь... При этом

Борюсь за всех, кто жил в Союзе том.

V

Статья 23, 25.

Неприкосновенен дом твой,

Как и сам ты... Потому,

Говоря об этом громко,

Все ж не верь ты никому!

VI

Статья 27, 30.

Захочу — и создам профсоюзы,

Буду речи вином заливать.

Как шары в биллиардную лузу,

Человечьи права забивать.

Безработных я трудоустрою

И пособия бомжам добьюсь.

Штрафовать за минуту простоя

Стану тех, кто вошел в профсоюз.

Наживу капитал, и моментом

Укачу без признанья вины

За кордон: ведь самим Президентом

На все это права мне даны.

VII

Статья 58.

Нет лаконичней той статьи: обязан

Любой из нас красу земли беречь.

О, простота наивности! Приказом

Сдержать возможно ль занесенный меч,

Что бьет сплеча, кромсает дни и ночи

Живой реликт рыдающей земли,

Сечет озер доверчивые очи

И превращает стан наш в Сомали?

И чадам позвонки дробит в утробе:

Родив их — матерям не целовать.

Статья та дробью писана — не кровью,

Знать, баснями вновь кормим соловья.

Теряем или обретаем разум,

Когда в утробу грунта уходя,

Шепнем: "Хранить природу я обязан..."

И растворимся каплями дождя?

VIII

Глава 4. Ст. 80-93.

Что может Президент? Сказать точней:

Что Президент не может?..

Пункт за пунктом

Мы, словно судно, заплываем в бухту,

Откудова обратных нет путей.

Со всех сторон — утесов минералы,

Каменоломни, скалы, пасти нор;

И гребни гор торчат, как генералы,

Что рядовым выносят приговор.

Да, путь обратный кораблям заказан

Из-за невыразимой тесноты:

Их наберется в бухте полтораста,

Что трут друг другу мятые борты.

Но если вдруг удастся развернуться,

Увы, ждет мель команду или риф.

О, лабиринты наших конституций,

Пойми-ка тут, где истина, где миф.

Четвертая глава... Умом вникаю

В ее анналы — за статьей статья...

Что может Президент?.. Глава такая

Не бередит ли память забытья?

IX

Переписать бы мне стихами

Всю Конституцию в тиши.

С ее унылыми статьями —

не для ума, а для души.

Вдохнуть бы жизнь в сухие строчки,

Чтоб воспылали горячей.

Чтоб звездами во мраке ночи

Сверкнули для людских очей.

Но что для строк тех наши чувства?

Мой друг! Коль авторы слепы.

Влей мысль свою туда, где пусто,

Где густо — сердцем растопи!

20-23 ноября 93 г.